Неточные совпадения
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил ни формы, ни времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся
в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него
в комнате, говоря о
разных пустяках и не будучи
в силах спросить, что хотел.
А между тем герою нашему готовилась пренеприятнейшая неожиданность:
в то время, когда блондинка зевала, а он рассказывал ей кое-какие
в разные времена случившиеся историйки, и даже коснулся было греческого философа Диогена, показался из последней
комнаты Ноздрев.
В продолжение этого времени он имел удовольствие испытать приятные минуты, известные всякому путешественнику, когда
в чемодане все уложено и
в комнате валяются только веревочки, бумажки да
разный сор, когда человек не принадлежит ни к дороге, ни к сиденью на месте, видит из окна проходящих плетущихся людей, толкующих об своих гривнах и с каким-то глупым любопытством поднимающих глаза, чтобы, взглянув на него, опять продолжать свою дорогу, что еще более растравляет нерасположение духа бедного неедущего путешественника.
По
комнате он уже почти бегал, все быстрей и быстрей передвигая свои жирные ножки, все смотря
в землю, засунув правую руку за спину, а левою беспрерывно помахивая и выделывая
разные жесты, каждый раз удивительно не подходившие к его словам.
Он поклал все
в разные карманы,
в пальто и
в оставшийся правый карман панталон, стараясь, чтоб было неприметнее. Кошелек тоже взял заодно с вещами. Затем вышел из
комнаты, на этот раз даже оставив ее совсем настежь.
Любаша бесцеремонно прервала эту речь, предложив дяде Мише покушать. Он молча согласился, сел к столу, взял кусок ржаного хлеба, налил стакан молока, но затем встал и пошел по
комнате, отыскивая, куда сунуть окурок папиросы. Эти поиски тотчас упростили его
в глазах Самгина, он уже не мало видел людей, жизнь которых стесняют окурки и
разные иные мелочи, стесняют, разоблачая
в них обыкновенное человечье и будничное.
— Хорошо — приятно глядеть на вас, — говорила Анфимьевна, туго улыбаясь, сложив руки на животе. — Нехорошо только, что на
разных квартирах живете, и дорого это, да и не закон будто! Переехали бы вы, Клим Иванович,
в Любашину
комнату.
— Самгин, земляк мой и друг детства! — вскричала она, вводя Клима
в пустоватую
комнату с крашеным и покосившимся к окнам полом. Из дыма поднялся небольшой человек, торопливо схватил руку Самгина и, дергая ее
в разные стороны, тихо, виновато сказал...
Это повторялось на
разные лады, и
в этом не было ничего нового для Самгина. Не ново было для него и то, что все эти люди уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей.
В комнате стало просторней, менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
Он сидел, курил, уставая сидеть — шагал из
комнаты в комнату, подгоняя мысли одну к другой, так провел время до вечерних сумерек и пошел к Елене. На улицах было не холодно и тихо, мягкий снег заглушал звуки, слышен был только шорох, похожий на шепот.
В разные концы быстро шли разнообразные люди, и казалось, что все они стараются как можно меньше говорить, тише топать.
Пушки стреляли не часто, не торопясь и, должно быть,
в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов, и хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин, уставая, садился к столу, пил чай, неприятно теплый, ходил по
комнате, потом снова вставал на дежурство у окна. Как-то вдруг
в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
Не дай Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить барину и вздумает все убрать, вычистить, установить, живо, разом привести
в порядок! Бедам и убыткам не бывает конца: едва ли неприятельский солдат, ворвавшись
в дом, нанесет столько вреда. Начиналась ломка, паденье
разных вещей, битье посуды, опрокидыванье стульев; кончалось тем, что надо было его выгнать из
комнаты, или он сам уходил с бранью и с проклятиями.
Двор величиной был с
комнату, так что коляска стукнула дышлом
в угол и распугала кучу кур, которые с кудахтаньем бросились стремительно, иные даже
в лёт,
в разные стороны; да большая черная собака начала рваться на цепи направо и налево, с отчаянным лаем, стараясь достать за морды лошадей.
В ее
комнате было все уютно, миниатюрно и весело. Цветы на окнах, птицы, маленький киот над постелью, множество
разных коробочек, ларчиков, где напрятано было всякого добра, лоскутков, ниток, шелков, вышиванья: она славно шила шелком и шерстью по канве.
Чай он пил с ромом, за ужином опять пил мадеру, и когда все гости ушли домой, а Вера с Марфенькой по своим
комнатам, Опенкин все еще томил Бережкову рассказами о прежнем житье-бытье
в городе, о многих стариках, которых все забыли, кроме его, о
разных событиях доброго старого времени, наконец, о своих домашних несчастиях, и все прихлебывал холодный чай с ромом или просил рюмочку мадеры.
Кроме нас, обедали
в этой
комнате еще на четырех столах, все офицеры и
разные осанистого вида господа.
Остальные все продолжали молчать, все глядели и меня разглядывали; но мало-помалу с
разных концов
комнаты началось хихиканье, еще тихое, но все хихикали мне прямо
в глаза. Васин и Крафт только не хихикали. С черными бакенами тоже ухмылялся; он
в упор смотрел на меня и слушал.
Едва помню, как привели меня
в какую-то дымную, закуренную
комнату, со множеством
разных людей, стоявших и сидевших, ждавших и писавших; я продолжал и здесь кричать, я требовал акта.
На ночь нас развели по
разным комнатам. Но как особых
комнат было только три, и
в каждой по одной постели, то пришлось по одной постели на двоих. Но постели таковы, что на них могли бы лечь и четверо. На другой день, часу
в восьмом, Ферстфельд явился за нами
в кабриолете, на паре прекрасных лошадей.
В небольшой
комнате присяжных было человек десять
разного сорта людей. Все только пришли, и некоторые сидели, другие ходили, разглядывая друг друга и знакомясь. Был один отставной
в мундире, другие
в сюртуках,
в пиджаках, один только был
в поддевке.
Хиония Алексеевна прошла
в небольшую угловую
комнату, уставленную старинной мебелью и
разными поставцами с серебряной посудой и дорогим фарфором.
С появлением девушек
в комнату ворвались
разные детские воспоминания, которые для постороннего человека не имели никакого значения и могли показаться смешными, а для действующих лиц были теперь особенно дороги.
Возвращаясь же
в комнату, начинал обыкновенно чем-нибудь развлекать и утешать своего дорогого мальчика, рассказывал ему сказки, смешные анекдоты или представлял из себя
разных смешных людей, которых ему удавалось встречать, даже подражал животным, как они смешно воют или кричат.
А я из
комнаты больной не выхожу, оторваться не могу,
разные, знаете, смешные анекдотцы рассказываю,
в карты с ней играю.
Внутри избы были 2
комнаты.
В одной из них находились большая русская печь и около нее
разные полки с посудой, закрытые занавесками, и начищенный медный рукомойник. Вдоль стен стояли 2 длинные скамьи;
в углу деревянный стол, покрытый белой скатертью, а над столом божница со старинными образами, изображающими святых с большими головами, темными лицами и тонкими длинными руками.
И вот, однажды после обеда, Вера Павловна сидела
в своей
комнате, шила и думала, и думала очень спокойно, и думала вовсе не о том, а так, об
разной разности и по хозяйству, и по мастерской, и по своим урокам, и постепенно, постепенно мысли склонялись к тому, о чем, неизвестно почему, все чаще и чаще ей думалось; явились воспоминания, вопросы мелкие, немногие, росли, умножались, и вот они тысячами роятся
в ее мыслях, и все растут, растут, и все сливаются
в один вопрос, форма которого все проясняется: что ж это такое со мною? о чем я думаю, что я чувствую?
Когда он был
в третьем курсе, дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться другие уроки, и вот уже два года перестал нуждаться и больше года жил на одной квартире, но не
в одной, а
в двух
разных комнатах, — значит, не бедно, — с другим таким же счастливцем Кирсановым.
Свечи потушены, лица у всех посинели, и черты колеблются с движением огня. А между тем
в небольшой
комнате температура от горящего рома становится тропическая. Всем хочется пить, жженка не готова. Но Joseph, француз, присланный от «Яра», готов; он приготовляет какой-то антитезис жженки, напиток со льдом из
разных вин, a la base de cognac; [на коньяке (фр.).] неподдельный сын «великого народа», он, наливая французское вино, объясняет нам, что оно потому так хорошо, что два раза проехало экватор.
Я часы целые проводил
в его
комнате, докучал ему, притеснял его, шалил — он все выносил с добродушной улыбкой, вырезывал мне всякие чудеса из картонной бумаги, точил
разные безделицы из дерева (зато ведь как же я его и любил).
Перед днем моего рождения и моих именин Кало запирался
в своей
комнате, оттуда были слышны
разные звуки молотка и других инструментов; часто быстрыми шагами проходил он по коридору, всякий раз запирая на ключ свою дверь, то с кастрюлькой для клея, то с какими-то завернутыми
в бумагу вещами.
Бедные работники оставались покинутыми на произвол судьбы,
в больницах не было довольно кроватей, у полиции не было достаточно гробов, и
в домах, битком набитых
разными семьями, тела оставались дня по два во внутренних
комнатах.
Мы перешли
в другую
комнату.
В коридоре понабрались
разные лица, вдруг продирается старик итальянец, стародавний эмигрант, бедняк, делавший мороженое, он схватил Гарибальди за полу, остановил его и, заливаясь слезами, сказал...
В комнате были
разные господа, рядовые капиталисты, члены Народного собрания, два-три истощенных туриста с молодыми усами на старых щеках, эти вечные лица, пьющие на водах вино, представляющиеся ко дворам, слабые и лимфатические отпрыски, которыми иссякают аристократические роды и которые туда же, суются от карточной игры к биржевой.
Она стоит,
в ожидании экипажа,
в комнате, смежной с спальней, и смотрит
в окно на раскинутые перед церковью белые шатры с
разным крестьянским лакомством и на вереницу разряженных богомольцев, которая тянется мимо дома по дороге
в церковь.
А именно: все время, покуда она жила
в доме (иногда месяца два-три), ее кормили и поили за барским столом; кровать ее ставили
в той же
комнате, где спала роженица, и, следовательно, ее кровью питали приписанных к этой
комнате клопов; затем, по благополучном разрешении, ей уплачивали деньгами десять рублей на ассигнации и посылали зимой
в ее городской дом воз или два
разной провизии, разумеется, со всячинкой.
Между тем обед кончился. Григорий Григорьевич отправился
в свою
комнату, по обыкновению, немножко всхрапнуть; а гости пошли вслед за старушкою хозяйкою и барышнями
в гостиную, где тот самый стол, на котором оставили они, выходя обедать, водку, как бы превращением каким, покрылся блюдечками с вареньем
разных сортов и блюдами с арбузами, вишнями и дынями.
«Кусочники» жили семьями при банях, имели отдельные
комнаты и платили
разную аренду, смотря по баням, от двадцати до ста рублей
в месяц.
Когда приходила Устенька, Стабровский непременно заводил речь о земстве, о школах и
разных общественных делах, и Устенька понимала, что он старается втянуть Дидю
в круг этих интересов. Дидя слушала из вежливости некоторое время, а потом старалась улизнуть из
комнаты под первым предлогом. Старик провожал ее печальными глазами и грустно качал головой.
Скоро он попросил постояльцев очистить квартиру, а когда они уехали — привез откуда-то два воза
разной мебели, расставил их
в передних
комнатах и запер большим висячим замком...
Заглянул со двора
в окно его
комнаты, — она была пуста и похожа на чулан, куда наскоро,
в беспорядке, брошены
разные ненужные вещи, — такие же ненужные и странные, как их хозяин.
Сливая
в толстые белые чашки
разные жидкости, смотрит, как они дымятся, наполняют
комнату едким запахом, морщится, смотрит
в толстую книгу и мычит, покусывая красные губы, или тихонько тянет сиповатым голосом...
Приезжают
в пребольшое здание — подъезд неописанный, коридоры до бесконечности, а
комнаты одна
в одну, и, наконец,
в самом главном зале
разные огромадные бюстры, и посредине под валдахином стоит Аболон полведерский.
Женя с негодованием рассказывала о том, что за сегодняшний вечер и ночь благодаря наплыву дешевой публики несчастную Пашу брали
в комнату больше десяти раз — и всё
разные мужчины.
Несмотря, однако же, на все предосторожности, я как-то простудился, получил насморк и кашель и, к великому моему горю, должен был оставаться заключенным
в комнатах, которые казались мне самою скучною тюрьмою, о какой я только читывал
в своих книжках; а как я очень волновался рассказами Евсеича, то ему запретили доносить мне о
разных новостях, которые весна беспрестанно приносила с собой; к тому же мать почти не отходила от меня.
В тот же день, ложась спать
в нашей отдельной
комнате, я пристал к своей матери со множеством
разных вопросов, на которые было очень мудрено отвечать понятным для ребенка образом.
Она целые дни сидела у него
в комнате и щебетала ему, как птичка,
разные разности.
Маслобоев как-то, видимо, старался не смотреть на них. Но только что мы вошли
в первую
комнату, через которую, по всей длине ее, тянулся довольно опрятный прилавок, весь уставленный закусками, подовыми пирогами, расстегаями и графинами с настойками
разных цветов, как Маслобоев быстро отвел меня
в угол и сказал...
Бесцельно перекладывая
в кухне с места на место
разные вещи, стараясь заглушить пониженные голоса
в комнате, она продолжала громче...
Кто из нас мимо пройдет — я или Саша, или из слуг, кого он знал подобрее к нему, — то он сейчас машет, манит к себе, делает
разные знаки, и разве только когда кивнешь ему головою и позовешь его — условный знак, что
в доме нет никого постороннего и что ему можно войти, когда ему угодно, — только тогда старик тихонько отворял дверь, радостно улыбался, потирал руки от удовольствия и на цыпочках прямо отправлялся
в комнату Покровского.
Направо от двери, около кривого сального стола, на котором стояло два самовара с позеленелой кое-где медью, и разложен был сахар
в разных бумагах, сидела главная группа: молодой безусый офицер
в новом стеганом архалуке, наверное сделанном из женского капота, доливал чайник; человека 4 таких же молоденьких офицеров находились
в разных углах
комнаты: один из них, подложив под голову какую-то шубу, спал на диване; другой, стоя у стола, резал жареную баранину безрукому офицеру, сидевшему у стола.